— He-а. Я не видел тебя три недели, четыре дня и… — он смотрит на часы, — семнадцать часов.

Я тихонько присвистываю. Я знала, что в Фейри время течет иначе, просто не подумала, что Белый Особняк тоже относится к Фейри. Неудивительно, что Риодан так на меня разозлился! Я неделями не появлялась на работе. Я хихикаю. Он наверняка с ума сходил. Смех затихает. Я на секунду забыла, что Риодан погиб. И меня внезапно тошнит, так, что я разрываю обертку шоколадки и быстро ее жую.

— Я волновался.

Он смотрит мне прямо в глаза, серьезнее, чем я когда-либо видела. Мне становится неуютно. Словно я должна что-то сказать, а я не знаю что.

Я смотрю на него в ответ, и несколько секунд мы просто играем в гляделки. Я роюсь в своем репертуаре и выдаю:

— Чувак, возьми себя в руки. Я же Мега. Обо мне никогда не нужно волноваться. Я всю жизнь сама по себе. И мне это нравится. — Я сверкаю в его сторону своей коронной усмешкой.

И получаю слабую улыбку в ответ.

— Я понял, Мега. От и до. — Он отворачивается и отходит к плите. И движения у него больше не плавные. Некоторые из тех веревочек вернулись. Мне они не нравятся. Они выглядят… слишком взрослыми для меня.

— Я просто говорю, что не надо обо мне волноваться. Глупо обо мне волноваться. Я сама могу о себе позаботиться.

— Теперь я еще и дурак.

— Я не сказала, что ты глупый. Я сказала, что глупо за меня волноваться.

— Его — непосредственное волнение как действие — не стоит путать с человеком, который его испытывает.

— Именно. Я же Мега, помнишь? Я круче всех в Дублине! — Не знаю, что с ним не так. Он отвечает странно на все, что я говорю!

— Способность себя защитить совершенно не релевантна, когда дело касается поведения и эмоционального состояния других.

— Чего?

— Не говори мне, что я могу, а чего не могу чувствовать. Если я чувствую, что я за тебя волнуюсь, я, блин, буду это делать.

— Чувак, не надо важничать.

— Я не важничаю. Я оскорблен. Ты пропала почти на месяц. Я уклонялся от психованных придурков, которые охотились за тобой день и ночь, я анализировал улики и пытался спасти этот город, а помимо всего этого, я проверял каждое новое заледеневшее место. По два-три раза вдень. Знаешь почему?

— Чтобы собрать больше улик?

— Я ждал, когда они растают достаточно, чтобы убедиться, что тебя там нет. Мертвой. Неспособной больше со мной поговорить. Никогда.

Я смотрю на него. Мы никогда не говорим о таких вещах. От них мне попахивает клеткой. Словно возникает еще один человек, перед которым я должна отчитываться. Словно в моей жизни и без того не полно тех, с кем нужно сверяться.

— Я уже вернула себе меч, — холодно говорю я. — Я не замерзну.

— Неверно. Эти два утверждения не взаимосвязаны. Никак. Ничто. Ноль. Nada. Меч не защитит тебя от замерзания. Я оставлял тебе записки во всех кладовках, во всех своих тайниках и во всех твоих, которые смог найти. Знаешь, что я услышал о тебе за эти недели? Ничего.

— Чувак, я поняла. Тебе не нравится, что ты не можешь меня найти. Как плохо, что ты не можешь взять меня на поводок, а? Или запереть где-нибудь в клетке? — Он меня злит. Кажется, у нас с ним первая ссора. И от этого меня тошнит.

— Ну прости засранца, что мне на тебя не начхать.

— Чувак, что с тобой такое? Это же не мы. Почему ты все портишь?

— Заботиться о тебе означает все портить?

— Одно дело заботиться. Совсем другое — пытаться меня запереть.

Он смотрит на меня с выражением, которого я не понимаю. Словно это я туплю, хотя на самом деле тупит он. Я думала, что наш способ тусоваться ясен и четко определен. Мы супергерои. А он не следует сценарию. Если продолжит чудить, придется мне тусоваться с комиксами.

— Признаю свою ошибку. Больше не повторится. — И вот так запросто он снова становится собой, Танцором, и переходит к делу. — В тот день у замка я впервые увидел то, что замораживает эти места. С тех пор многое произошло. Оно каждый день замораживает что-то новое. Риодан и его люди перерыли весь город, искали тебя. Он разорил половину моих нор. Я перебрался сюда, чтобы скрыться от него подальше. Он убьет тебя, когда найдет.

— Нет, если я убью его первой, — бормочу я с полным шоколада ртом, притворяясь, что это еще не произошло. Когда у тебя есть секрет, за который тебя могут убить, о нем приходится молчать. Вообще со всеми. Конечно, если б я училась на своих ошибках, я должна была бы убить Кристиана, потому что в прошлый раз я не убила тех мерзких шепелявых Фейри, которые съели Алину и выдали меня Мак. Меня немножко раздражает, что Танцор вернулся к делу, словно мы с ним и не ссорились впервые в жизни, потому что для меня это большое дело. У меня уйдет несколько часов на то, чтобы преодолеть тошноту. Когда я нервничаю, я ем. И потому засовываю в рот очередной батончик.

— Даже Бэрронс вышел на охоту. И девчонки из аббатства, с которыми ты иногда зависаешь. В городе становится все холоднее с каждым новым замороженным местом. Люди разбегаются. Никто не знает, что делать, как это остановить, где теперь безопасно. — Он отходит, смотрит на карту. — До сих пор я не смог вычислить схему. Нужно выяснить, что оно ищет.

— В каком смысле «ищет»? — Именно это я почувствовала своим чутьем ши-видящей, но у Танцора же чутья нет. Меня почти перестает тошнить. Не знаю, от шоколадок в желудке или от мыслей о работе.

— Если только его поведение не является случайной нелогичной методой, неуправляемой никаким биологическим императивом — что я постулирую как условие, антитетичное любой разумной форме жизни, — у него есть цель.

Я сияю, ссора забыта. Обожаю, когда этот чувак говорит что-то вроде «постулирую» и «антитетичное»!

— Люблю тусоваться с тобой! — говорю я ему.

Он смотрит на меня, как прежний Танцор, только слегка настороженно. Я добавляю улыбке мегаватт до тех пор, пока он не улыбается в ответ.

— Эта цель может быть достаточно чуждой, — продолжает он, — чтобы ускользать от нашего наблюдения, но она есть. Проблема в наших методах. Мы должны мыслить шире, должны оценивать факты непредвзято. Эта штука не из нашего мира. Она не подчиняется нашим правилам и законам нашей физики. Она способна открывать порталы, куда и когда пожелает. Я уже дважды это видел.

— Ты опять это видел? — Мне завидно до чертиков.

— Я приглядывал за Неравнодушными, пытался выяснить, кто их хозяин. Никто, похоже, не в курсе, кто основал эту организацию. Несколько ночей назад я отправился проверить одно из их молитвенных сборищ. Церковь, в которой они собирались, замерзла, когда мне оставалось до нее полквартала. Секунду назад они пели, а в следующую я уже ничего не слышал. Казалось, что весь мир замер или я оглох. Я стоял на улице и смотрел. Оно действовало в точности как в Дублинском замке. Вышло из портала, напустило тумана, заморозило все, открыло другой портал и исчезло.

Я вздрагиваю. Он был в половине квартала оттуда! А что, если б он оказался там на минуту раньше? Потом у меня возникает мысль еще хуже. Что, если бы я не могла найти его целый месяц? Стала бы я стоп-кадрировать от одной ледяной скульптуры к другой и ждать, когда они растают, гадая, не окажется ли очередная из них моим другом?

И мне вдруг становится стыдно.

— Чувак. Прости, что меня так долго не было.

Он вскидывает голову и отвечает улыбкой, которая, на фиг, убивает меня.

— Чувиха. Спасибо. Рад, что ты вернулась.

— Я слышала, ты спас мне жизнь в ту ночь, в церкви. Ты крут.

— Нет, это ты крута.

Мы улыбаемся друг другу, и кажется, что так проходит целый райский час. Между нами снова все хорошо.

Мы начинаем без умолку болтать, словно вообще ничего не случилось. Он рассказывает мне, что узнал о новых бандах, формирующихся в городе. Я рассказываю ему о библиотеке короля Невидимых. Не могу я держать такую потрясную информацию при себе. И по блеску его глаз понимаю, что он до смерти хочет сам ее увидеть.